МАША
Проживая — много лет тому назад — в Петербурге, я, всякий раз как мне случалось нанимать извозчика, вступал с ним в беседу. Особенно любил я беседовать с ночными извозчиками, бедными подгородными крестьянами, прибывавшими в столицу с окрашенными вохрой санишками и плохой клячонкой — в надежде и самим прокормиться и собрать на оброк господам. Вот однажды нанял я такого извозчика… Парень лет двадцати, рослый, статный, молодец молодцом; глаза голубые, щёки румяные; русые волосы вьются колечками из-под надвинутой на самые брови заплатанной шапоньки. И как только налез этот рваный армячишко на эти богатырские плеча! Однако красивое безбородое лицо извозчика казалось печальным и хмурым. Разговорился я с ним. И в голосе его слышалась печаль. — Что, брат? — спросил я его. — Отчего ты не весел? Али горе есть какое? Парень не тотчас отвечал мне. — Есть, барин, есть, — промолвил он наконец. — Да и такое, что лучше быть не надо. Жена у меня померла. — Ты её любил… жену-то свою? Парень не обернулся ко мне; только голову наклонил немного. — Любил, барин. Восьмой месяц пошёл… а не могу забыть. Гложет мне сердце… да и ну! И с чего ей было помирать-то? Молодая! здоровая!.. В един день холера порешила. — И добрая она была у тебя? — Ах, барин! — тяжело вздохнул бедняк. — И как же дружно мы жили с ней! Без меня скончалась. Я как узнал здесь, что её, значит, уже похоронили, — сейчас в деревню поспешил, домой. Приехал — а уж за? полночь стало. Вошёл я к себе в избу, остановился посерёдке и говорю так-то тихохонько: «Маша! а Маша!» Только сверчок трещит. Заплакал я тутотка, сел на избяной пол — да ладонью по земле как хлопну! «Ненасытная, говорю, утроба!.. Сожрала ты её… сожри ж и меня! Ах, Маша!» — Маша! — прибавил он внезапно упавшим голосом. И, не выпуская из рук веревочных вожжей, он выдавил рукавицей из глаз слезу, стряхнул её, сбросил в сторону, повёл плечами — и уж больше не произнёс ни слова. Слезая с саней, я дал ему лишний пятиалтынный. Он поклонился мне низехонько, взявшись обеими руками за шапку, — и поплелся шажком по снежной скатерти пустынной улицы, залитой седым туманом январского мороза. Апрель, 1878
